Наш читатель изложил свой взгляд на современную историю развала российской провинции.
Сегодняшний день тоже будет вспоминаться разными людьми по-разному. С одной стороны – бурные события на Украине, в Крыму, суд над «приморскими партизанами», митинги и шествия в Москве, кто за, кто против. С другой стороны – дети родятся, растут, денег всегда не хватает, быт «заедает», неиссякаемы житейские проблемы. Одним интересно все вокруг, другие живут только интересами ближнего круга до тех пор, пока большие проблемы большого мира, массивно наезжая, не войдут в этот круг. И от них не увернуться, не отсидеться, не сбежать без разрушения уютного ближнего круга. Большие проблемы доходят до вас медленно, но, как локомотив, неудержимо.
В начале девяностых начались разительные перемены, о масштабах которых не мог догадаться живущий только своими проблемами человек. Еще везде присутствовали черты прежнего, советского, времени. Так же работали основные конторы, ходили еще те же деньги, были живы почти все основные организации. В нашей деревне работали детсад, школа-десятилетка, библиотека, центральное правление колхоза руководило еще несколькими своими отделениями в других деревнях. Отделение сбербанка, библиотека, два магазина, комната филиала Дома быта, колхозная баня и столовая, клуб, филиал маслозавода, лесничество с цехом деревообработки – это все одна наша деревня! В райцентре работала даже шерстобитка, не говоря о других, малых и больших организациях и предприятиях.
Грянул девяносто первый год. Денег на счетах и книжках было немало, и вдруг разом они исчезли. Бумажки на вид те же, но поползли добавляться на них нолики. Сто рублей, тысяча рублей, сто тысяч рублей, пятьсот тысяч. А в памяти еще живет четвертная, более в руках до этого не держал. На червонец можно было неделю жить, на выпивку мужики по рублю скидывались. На трояк можно было доехать до Москвы!
Деньги стали давать пачками, в банковской упаковке. Десять спрессованных рублевых пачек – это «кусок» дерева, только тогда я осознал, держа ЭТО в руках, почему тысячу рублей блатные куском называли. Они такие куски в руках держали в лучшие времена. Мелочь для выдачи зарплаты давали в мешочках, по тысяче монет. Увесистый мешочек. Два таких до конторы на плечах нес, сильно руки оттягивали, а сумку взять не догадался, в карман не положишь. А вот купить на эти деньги было нечего. Появились талоны. Как в войну. Хуже, чем в войну. После войны все возрождали, теперь руины по всему району, бурьяном заросли. Скоро сотрут и их с лица земли. Сотрут деревни, потом центральные усадьбы, уже стирают!
Ваучеры проскочили как малозначимые бумажки. Озвучили их как эквивалент двух машин «Волга», но виделось, что это треп. Продал их по цене двух бутылок водки. Долго жило ощущение, что прогадал. В наши дни прочитал, как один парень продал все, накупил их целый чемодан, приехал в Москву, пытался их вложить…. А потом сжег их в подмосковном лесу, радуясь, что жив, что здоров… Мало кому повезло эти бумажки хоть как-то с выгодой вложить. У нас только работавшие в электросетях подразжились. Да и сейчас не бедствуют, добавляя в квитанции любые циферки, обозвав это «общедомовыми расходами». Общедомового имущества нет, а строку такую вписали, хозяева жизни! Газовщики хоть только на момент газификации без штанов оставляют. Как представлю, что они могут придумать. Наверняка, как всех газифицируют, какую-нибудь дань вменят.
Тогда же, в начале девяностых, начались задержки пенсий, зарплат, пособий. Первым лег колхоз и, с 93 года до полного исчезновения, перестал выплачивать зарплату. Деньгами перестал. Люди перешли на натуральное хозяйство. Благо колхоз сеял, убирал, доил. Быстро исчезла свиноферма, стали разводить свиноматок дома, увеличили личные стада, казалось, что и так можно прожить. Где там… зерно с 600 рублей прыгнуло до двух тысяч, разом кончилось подсобное хозяйство. Это уже к концу девяностых произошло. Чувствовалось в этом чья-то руководящая и направляющая…
В начале девяностых почти в каждом доме в этой местности имелась машина. Откуда? Комбайнеры неплохо зарабатывали, левым дармовым зерном запасались, к весне продав его в мясном, узаконенном виде на базаре. Старики массово переезжали к детям во вновь отстроенные колхозные квартиры, продавая свои домики городским под дачи. На Урале в те времена, если человек купил мотоцикл, его прозывали «тысячник», а тут – вся деревня в машинах.
Дачники поналетели, привнеся кратковременно оживление в устоявшуюся деревенскую жизнь. Сначала ехали сюда выращивать продукты для семьи, которые в городе сложновато было купить. Потом стали забрасывать свою вновь приобретенную собственность, в отдельные дачи перебрались старики, оставив городские квартиры детям. Недолго стояли заброшенные дачи. Местные стали разбойничать, растаскивать. А в один год, в очень засушливую весну, по полям, заросшим бурьяном, прошел огонь. За несколько лет бурьян накопил сил, «застоговался» в зиму, а весной по нему, как гитлеровское нашествие, пошел огонь. На полях бурьян, у домов – бурьян, паханых полей нет. Пластало!.. Малые деревни враз исчезли.
Провода стали срезать. В отдаленных деревнях и так жизнь не сахар, а как уворуют провода километрами, как жить? Дачники тем более туда уже не едут. Весной сельхозпал добьет и эту, заброшенную деревню.
Один светлый момент только вспомнился. Была всегда проблема с хлебом в деревне. Почти в любой российской деревне, почти. В Калининской губернии хлеб покупали на корм скоту, по две буханки в руки. Один дачник в то время накормил хлебом проросенка, тот сдох. Деревенские удивлялись: «Кто ж цельными буханками кормит? Надо ж с льнотрестой мешать, крапивой…» – обычного зерна там было не купить. Купишь хлеб, полежит пару дней, гвозди забиваешь им вместо молотка. Тут хлеб продавался получше, но привозили днем, очередь с утра заняли те, кто не работает, да еще соседок да родственниц в очередь засунут. Лично я выход нашел. Стал подгадывать к моменту завоза хлеба в магазин. Поможешь разгружать – вместе с другими добровольцами отовариваешься вне очереди, и на работу. А потом один земляк стал на легковой машине привозить хлеб из соседней области, горячий, прямо к дому, помнил каждому какого и сколько. Несколько деревень охватывал. Теперь те деревни почти вымерли, возить, наверное, не для кого.
В середине девяностых, помню, как поменялись лица у людей. Новые появились. Как по волшебству, из ниоткуда. Выхоленные лица молодых офисных клерков, угрюмые лица охранников, холеные маски за рулем дорогих джипов. Однажды, в первые годы, на автозаправке впереди нашей машины нагло протиснулась видавшие виды «Волга». Выскочили из нее плюгавые, коротко стриженные мальчики, и стали заправляться. Двинулся я к ним, чтобы одернуть, но встревожено-настойчивый голос нашего водителя меня остановил. Заправились и уехали. Как в душу плюнули. А позже, в середине девяностых, точно таких же ухарей я увидел на Курском вокзале: мелких, плюгавых, но в форме ОМОНа, стоящих кучкой посреди зала, громко ржущих, брезгливо-испуганно обтекаемых непрерывной людской волной. И в конце девяностых, на том же Курском вокзале, в ночном буфетике, сидели такие же они, плюгавые, уверенные, с большими спортивными сумками, смиренно поглощая фастфуд, запивая его дорогим ирландским пивом, под негромкую речь сидящего напротив их уверенного, крепко сбитого, властного человека. Куда они направлялись, откуда пришли на этот вокзал в три часа ночи я, разумеется, не знал, но по всей экипировке прорисовалось у меня ощущение, что едут они куда-то в наемники.
Новая нация объявилась на деревне – переселенцы. До этого пришлого люда тоже хватало: несколько полубичей по разнорядке «стопервого километра», вездесущие хохлушки, приехавшие на прополку свеклы и другие сельхозработы, увозящие потом отсюда свой заработок. Одни уезжали, другие замуж повыходили. Потом молдоване появились. Два этажа колхозного общежития были оживлены, только «блюстители закона» иногда пропалывали контингент. А потом все вымерло. Теперь стоит остов, который деревенские окрестили «Титаник». Теперь к нему «титаников» добавилось: столовая, школа, контора… и вот, стали приезжать русские. По паспорту русские, а по духу пропитаны Таджикистаном, Узбекистаном, Азербайджаном. Начали с критики нас, как бы местных: «До чего вы Россию довели! Мы там хорошо жили, а тут ужас! Как тут жить? Как вы тут вообще живете?»… кончились те вопросы. Переселенцы, как и любая другая, нерусская диаспора, кучкуются, помогают друг другу. За помощью обращаются к главам привычных по прежнему месту жительства диаспор. И решает все вопросы то старейший чеченец, то дагестанец… перебрались на железнодорожную станцию, в райцентр, в другие крупные города. Тут только местные доживают.
Узбеки. Еще одно пришествие-нашествие. То весь райцентр армянским стал, даже архитектурные формы пошли национальные, благо местность наклонная позволяет. Теперь узбеки да таджики кормиться нагрянули. Работают за любые копейки. Дачникам, да власть предержащим лафа! Первым – дешевая рабочая сила, вторым, зачастую, дармовая. Они же часто вне закона. Хоть ты все оформи, а возьмет в руки твои документы «блюститель», такой как в Московской области, вырвет пару страниц… И человек вне закона.
Были колхозы и совхозы, и не стало. СПК, КДСП, фермерство… Крепко взяли за горло новыми законами, реформами, ценами. Соседний небольшой колхоз долго, отчаянно сопротивлялся, не лез в долги, осваивал новые виды зарабатывания. Районный «князь» вцепился, извел председателя, посадил «новорусских» хозяев. Другой, самый большой, успешный колхоз облюбовали «бояре» из Москвы, «прихватизировали».
Добили деревню, как мне кажется, приезжие с фальшивыми дипломами. Такие дипломированные специалисты в разных отраслях до сих пор подчас встречаются… Самые наглые лезли руководить отсталыми, провальными хозяйствами. Наруководили. Выковыривая бетонные плиты из земли, разбирая, продавая, увозя на свою историческую родину…
Доли земельные людям расписали вроде как в собственность. Кто-то на этом шабаше и разжился, только не местные. Кто еще за копейки не продал, у того и так отберут, позаботится губернаторское начальство. Жизнь осталась в Москве, да в областном центре маленько. Ликвидировали сельские советы, затем объединили новоявленные администрации «в пределах шаговой доступности», теперь район ликвидируют к осени, «положив с прибором на ту шаговую доступность». Обвиняя местный люд во всех грехах, тщательно перекрывая кислород для тех, кто пытался тут выжить. Дом построить – на разрешениях разоришься. Производство открыть –налогами да поборами задавят. Любые ростки нового не оставались все это время без внимания сильных мира сего. И сейчас народ не забывают, брезгливо морщатся, устраивая показушные приемы для «народа», радея «народными» нуждами, изобличая местных начальников, отдавая их на поругание. Не всех, тех, кто из обоймы выпал.
Спился народ. Лентяи да бездельники. Как вы еще, господа власть имущие, нас называете? А я помню многих теперь спившихся, да большей частью уже уходящих на погост работящими, семейными, благополучными. Помню, как многие из них старались поднять на ноги детей, выучить, материально окрепнуть. Было где работать, было куда за помощью и поддержкой обратиться. Чтобы в советское время автобус не ходил?!! А в девяностые два года не ходил как само собой. Только не к кому уже было обратиться. Не стало прежнего начальства, райкомов, райисполкомов. Теперь везде одни «хозяева».
Больницы да аптеки по деревням закрыли, все оптимизируют, все «для блага народа»! Умирает деревня. Практически умерла. Скоро только скифские курганы останутся, если только их чуждые этой земле, показушно хозяйствующие на дармовые кредиты менагеры не запашут, не сравняют с землей.
Немалое лихолетье было в прежние годы, волнами революций и войн, опалившие, но не убившие жизнь на этих землях. Это, крайнее, лихолетье началось в девяностых, методично, настойчиво, холодно выжигая жизнь нашей деревни. Продолжилось в «стабильные» удушающие двухтысячные. Набирает скорость и в эти дни, движимая обуржуазившимися начальниками, подстегиваемыми алчным аппетитом неутоляемого желания властвовать, захапывать, возвышаться.
Когда и чем оно закончится, это лихолетье?
Иван
2014 год
Как известно, уничтожение русской деревни начал еще Сталин, бросивший в топку индустриализации миллионы крестьян, в основном тех, кто наиболее способен был к сельскому труду. Дальнейшие попытки удержать ее от разрушения в 70-е годы так и не смогли остановить этот процесс. Новые времена ее окончательно добили.
Все комментарии...
Деревня, которая город кормила умерла! Теперь вымирают оставшиеся сельские жители...