ВЫБОРНАЯ МОНАРХИЯ?

Первая попытка внедрить в России западную парламентскую модель управления была совершена в феврале 1917 года и провалилась буквально через несколько месяцев. Правда, пришедший на смену парламентаризму советский проект предполагал не менее, а даже более радикальную перекройку старой России. Вторая попытка повернуть Россию на западный путь совершена в результате <перестройки>, в девяностых годах XX века. Но, несмотря на всю пламенную страсть революционеров начала и конца века, несмотря на всю глубину совершённых ими переворотов, российская государственность, подобно стрелке компаса после любых магнитных бурь, неуклонно возвращалась к своему исконному устройству.

Сталинизм был ни чем иным, как возрождением монархических принципов в социалистическом обществе. Авторитет государственного лидера превысил авторитет любых коллективных органов,- пленумов или съездов; роль государственного аппарата стала выше, чем роль партии. Даже марксистская идеология, несмотря на сохранившееся господство в обществе вплоть до девяностых годов, претерпела при Сталине серьёзные изменения, приобрела державные, и отчасти даже русские национальные черты, - во всяком случае, накануне войны прекратилось очернение русской истории, её князья и святые снова были возвращены в пантеон национальных героев. А тот бунтарский слой, который ненавидел русское прошлое и активно участвовал в революционном уничтожении монархии, во второй половине тридцатых годов был не только отстранён от власти, но в значительной степени - ликвидирован физически.

Сегодня мы снова переживаем процесс незримой монархической реставрации, но в иных формах и в иной исторической обстановке, с гораздо меньшим накалом страстей. Национальный генотип проявляется даже после самых глубоких духовных потрясений и перестроек.

В чём это проявляется? Прежде всего, снижается роль партий в обществе. В руках президента нарастает концентрация личной власти. Важно заметить, что это сосредоточение власти происходит не в результате какой-то узурпации, какого-то полицейского или военного насилия, а прежде всего, в силу растущего авторитета президента. Авторитет президентской власти растёт на фоне снижения авторитета всех других органов: парламента, правительства, партий, депутатов, министров, СМИ. И это связано не столько с личным обаянием действующего руководителя страны (достаточно того, что Путин не производит отрицательного впечатления), сколько с проявлением векового государственного инстинкта. Персона первого руководителя в России всегда была насыщена особым магнетизмом, особой притягательной силой, которая временно угасала только накануне больших политических катастроф (типа февраля 1917-го или августа 1991-го).

В связи с тем, что президентский пост всё более приобретает монархический ореол, возникла реальная вероятность срыва предстоящих президентских выборов. Партии, нацеленные на советскую (КПРФ) или парламентскую (СПС, <Яблоко>) системы, всерьёз обсуждают бойкот этих выборов, потому что чувствуют свою неспособность конкурировать с авторитетом действующего главы государства. Но наибольшую угрозу будущей явке избирателей представляют отнюдь не решения оппозиционных лидеров, а настроения весьма далёких от активной политики масс: зачем ходить на выборы, если их исход всё равно предрешён?

На самом деле, в условиях относительной стабилизации выборы первого лица в России из судьбоносного акта превращаются в ритуал. На таких ритуальных выборах народ просто должен подтвердить своё доверие верховной власти, но никоим образом не повлиять на замену первого лица. Путин только ритуально был избран, а фактически - назначен, как преемник Ельцина. Все понимают, что выборы 2004 года будут ритуальным подтверждением власти Путина, а выборы 2008 года (если к тому времени не будет пересмотрена Конституция страны) - ритуальным утверждением путинского преемника, которого лично назначит предыдущий президент (или его ближайшее окружение). Точно такой же ритуальный характер имели выборы Советов в эпоху СССР. Правда, в ту пору сам факт неявки рассматривался как вызов власти. Сегодня к неявке относятся лояльно, и значительная часть людей в ритуальном голосовании участвовать не будет.

Важно отметить, что неявка на ритуальное голосование в самом деле не является вызовом или выражением недоверия власти: так, миллионы людей не участвуют в ритуальных возложениях венков к военным памятникам, сохраняя при этом уважение к погибшим воинам. Но такая неявка, если она в массовом порядке совершится, будет означать совсем другое: фактическое упразднение выборности верховной власти в России и признание её монархической природы.

В самом деле, зачем устраивать предвыборное шоу, тратить деньги и трепать нервы, если действующий президент большую часть населения в основном устраивает, реальной альтернативы ему на политическом горизонте не заметно, и исход выборов в целом предрешён? Не исключаю, что проведи мы сейчас поголовный референдум, большинство россиян выскажется за то, что полномочия президента можно запросто продлить, а парламент с партиями - разогнать. По крайней мере, такие настроения в народе очень сильны, и не считаться с ними - значит игнорировать не просто сиюминутную ситуацию, но вековую русскую традицию.

Люди, чьё мышление воспитано в демократической системе координат, от подобной перспективы могут прийти в ужас. В их глазах, отсутствие выборной власти означает государственную трагедию, господство самодуров и деспотов. Но если отойти от теории и посмотреть на российскую практику, то окажется, что единственный верховный руководитель, которого наши соотечественники действительно свободно выбрали на альтернативной основе и который не был при этом преемником действующей власти - Борис Ельцин. Сегодня трудно отрицать, что именно этот демократически избранный персонаж был одним из самых ярких олицетворений властного самодурства, и уж точно - творцом самой глубокой государственной трагедии. В результате избрания Ельцина Россия понесла самые крупные территориальные, экономические и политические потери в своей истории.

Поэтому можно сколько угодно расхваливать парламентаризм в теории, но гораздо важнее трезво оценить: какая система власти эффективнее проявляет себя в российской практике? А наше прошлое однозначно говорит, что наибольшую динамику экономического развития, наибольший вес на международной арене, наиболее стабильную социальную обстановку наша страна приобретала в периоды монархического или близкого к монархическому (поздний сталинизм, эпоха Брежнева) правления.


ТЫСЯЧА РЕСПУБЛИК ПОД ЖЕЛЕЗНОЙ КРЫШЕЙ

А как же демократия? - вправе спросить читатель. Неужели признавая вековой русский монархизм, мы лишаем народ его права на власть? Вот тут-то и возникает главное противоречие между парламентской теорией и реальной политической практикой.

Прежде всего вспомним, что <демократия> в переводе с греческого - <власть народа>. И если народ (точнее, его большинство) хочет неограниченной власти президента и не хочет партий, то именно персональная авторитарная власть должна считаться демократичной, а многопартийный парламентаризм - антидемократичным.

Если же не витать в словесных эмпиреях, а быть ближе к земле, то уместно спросить: а какую - такую власть даёт обычному, рядовому избирателю парламентская выборная система? Раз в году опуская в урну избирательный бюллетень и изредка наблюдая по телевизору за перепалкой партийных боссов, простой человек остаётся совершенно бесправным в повседневной, обычной жизни. Парламентская демократия даст дополнительную свободу только узкому кругу партийных функционеров, медиа-магнатов, журналистов и политтехнологов. Простой человек при этом никак не может повлиять на ситуацию в своём родном посёлке, он даже не может изменить качество коммунального обслуживания в своём доме и проверить финансовую дисциплину в соседнем ЖЭКе. О какой <демократии> в таком случае может идти речь?

Подлинная демократия, касающаяся не узкой касты избранных, а миллионов людей, может возникнуть только в случае развития народного самоуправления на местах. Такое самоуправление у нас имеет очень глубокие корни. Не случайно французский путешественник, посетивший Россию в середине девятнадцатого века, говорил о <ста тысячах крестьянских республик под железной крышей монархии>. Действительно, крестьянский сход самостоятельно определял важнейшие дела общины, прежде всего экономические (раздел пашни, использование пастбищ), а также вопросы социальной защиты (помощь вдовам, сиротам). Элементы традиционной крестьянской демократии некоторое время сохранялись и в колхозах, пока не были сведены к минимуму усилившимся государственным давлением. Носителем традиционной народной демократии были некоторое время Советы, пока они не оказались под контролем партийного аппарата.

Возрождение традиционной русской демократии, подлинного народного самоуправления в совершенно новой обстановке может принять и новые, трудно предсказуемые пока формы. Очевидно одно, - это должна быть прямая демократия, когда представители народной власти избираются из среды лично знакомых людей (в коллективах, по месту жительства или по иному похожему принципу), а не под воздействием дорогостоящей рекламы в СМИ. Такая народная власть должна прежде всего взять под контроль повседневные, насущные вопросы бытия: жилищно-коммунальный сектор, дворовое благоустройство, правопорядок на местах. Возрождение такого местного самоуправления, которое позволит простому русскому человеку из политического зрителя превратиться в созидателя, соработника и контролёра власти,- гораздо более важная и нужная для народа задача, чем сохранение и развитие парламентской системы в столице.

Проблема заключается в том, что за годы <развитого социализма> наши соотечественники настолько привыкли к государственному контролю и настолько утратили привычку к самоорганизации, что возникновение настоящего самоуправления в ближайшие годы остаётся маловероятным. Проводимая реформа самоуправления, разработанная господином Козаком, делает некоторые робкие шаги в этом направлении, но в её основе лежит всё та же парламентская калька, взятая в Европе. Что же, - только время может показать, какие муниципальные новации Козака приживутся в России, а какие отомрут. Ведь на государственном уровне понадобилось всего 10 лет, чтобы радикальнейшим образом переплавить внесённую с Запада модель многопартийной демократии и перековать её на традиционный русский манер.

ЧТО ВПЕРЕДИ?

И всё же, при всём интересе к политическому будущему страны, главным вопросом для большинства граждан России остаётся следующий: какой социально-экономический курс выберет страна в ближайшее десятилетие?

Ключевым моментом здесь является отношение к природной ренте.

(Продолжение следует)

Владимир ТИМАКОВ