Роман

…без веры в свою душу
и в ее бессмертие бытие
человека неестественно,
немыслимо и невыносимо…

Федор Достоевский


Прибытие в рай мне омрачила туча. Пришлось бежать от нее стремглав, но ливень все - таки догнал меня. Как только я отыскал свою новую улицу, свой новый старый дом, и вошел в свою комнату, где собирался пожить спокойно и тихо, как в раю, его крупные капли сердито шлепнули по двери следом за мной, хлестанули по окнам, смывая пыль. Неожиданно расплескался дрожащий свет молнии. Гром разом разорвал небо от края до края, грозно обрушился на землю и, пока, сердито рокоча, догромыхивал вдали, грохнул новый удар. Запахло пылью и озоном. Град остро зацокал по стеклам, испуганно отскакивая во все стороны.

Я сидел, как ворона на гнезде, на плавающей сетке допотопной облезлоникелированной кровати, оглядывался кругом, и радовался сумасшествию природы, которое не смогло меня победить: стекла не разбились, по потолку не расплылись темные пятна, все четыре стены, оклеенные дешевыми обоями, остались сухими и теплыми. Даже зеленый пол казался бархатным на вид. Ненастье бушует там, за окнами и за стенами, а не здесь. Вот как интересно. И – ти-ши-на… Ну. это ли не рай! Если даже такой сплошной ливень здесь ничего не промочил, то жить можно… Я открыл дверь и сделал, как из строя, шаг вперед. На голову, за шиворот - всюду - полилась вода. Я, как обожженный, нырнул назад, в теплоту и сухость своего рая. И засмеялся: я - собственник шестнадцати квадратных метров юродивой жилой площади - одной двадцать седьмой части некоего "чудовища архитектуры" девятнадцатого века с надстройками, подстройками, пристройками, подкопами и выступами советских времен. Это "нечто" официально домом даже не именуется. Оно есть просто "строение номер восемь по улице "Красная Поляна". Теперь, значит, моя недвижимость едва ли составляет хотя бы какую-нибудь стотысячную долю того, что у меня было еще месяц-полтора назад.

Я не чувствую ни сожаления об оставленном и потерянном, ни раскаяния в содеянном. Я лишь пытаюсь заставить себя как-нибудь оборудовать этот свой рай для жизни, для чего: "сделать то, не знаю что" и " пойти туда, не знаю куда". Хотя я, конечно, знаю и то и другое. Сделать мне надо печку - в комнате, и хороший тамбур – перед дверью. А пойти - на завод на той стороне речки, и купить там, в отделе сбыта, необходимые стройматериалы. Мне мешает ливень. Но зима, несмотря на бушующий за окнами июль, все равно придет. А, значит, печку и тамбур у двери делать все равно надо. Я собираюсь здесь жить. Сколько - не знаю. Я хочу побыть нищим. Чтобы не на что было выпить и кроме картошки, жареной на постном масле, нечем было закусить. В раю ведь все нищие и не пьют…

Здесь тихо. Если сделать так, чтобы было еще и тепло, то можно жить в этой берлоге хоть и до самой смерти. А если никому не говорить, где берлога находится, то меня здесь, как партизана в лесу, ни один фашист не найдет. Что, единственно, мне теперь и нужно: лечь на панцирную сетку ужасной, когда-то никелированной кровати, оставленной старыми хозяевами, и лизать, лизать, лизать кровавые раны своей души... Я так и подумал: "Здесь меня ни один фашист не найдет…" И как только я это подумал, в дверь снаружи ударили чем-то твердым и обругались хорошим русским матом. Сообразив наконец, что дверь открывается наружу, ее распахнули во весь размах. И в мою одну двадцать седьмую влез сначала огромный черный зонтик, с которого струились потоки воды. Из-под зонтика вылетела и плюхнулась на середину комнаты спортивная сумка вполне приличных размеров. Потом обозначилось весьма солидное мужское брюхо, на котором не сходились пуговки куртки, серой от недостиранности. Затем зонтик полетел в угол, а на меня двинулся громадный человек в черной "горьковской" шляпе, в полуседой бороде и со смеющимися серыми глазами.

- Ты знаешь, почему твою новую дверь мастер поставил наружу? - спросил гигант приятным проказливым тенором. Я тщетно попытался его обнять, а он успешно чмокнул меня сверху куда-то в лысую макушку. - "Дверь наружу" труднее выбить. Запомнил, чучело?
- До конца дней не забуду эту гениальную мысль. Сам придумал или у кого-нибудь вычитал?

- Главное, что придумал не ты! От тебя за версту гением не пахнет. Ты даже не догадался, например, что гением себя считаешь совершенно напрасно. Ты думал, например, что здесь тебя ни одна собака не найдет... Думал? Сознавайся.

- Про собаку думал, сознаюсь. Про тебя - нет. Я же знал, что ты гений.
- Кроме этого никелированного чуда у тебя сесть, конечно, не на что. Сходи, попроси у соседей стул. Скажи, что к тебе в гости Кирог пришел.
- Почему сесть не на что?.. А на пол, например?

Кирог вздохнул. Ему меня было очень жаль.
Я пошел в темный угол комнаты и отстегнул от рюкзака - своего верного друга во многих скитаньях - спальный мешок. И пока Кирог, то есть Кирилл Романович Гольдентот, мой вечный полудруг, полузнакомый, полублагодетель, полуподпечный - в общем, хороший человек - раскатывал его по полу, я отстегнул и развернул раскладной туристический столик. На нем тот час же появилась салфетка, потом пластмассовая посуда, потом закуска из спортивной сумки гостя, потом бутылка водки. Кирог посматривал на меня ласково и посмеивался. Я догадывался, что он вполне понимает мое горячее желание послать его куда подальше. Но он понимал и то, что я этого не сделаю хотя бы из элементарного любопытства - зачем, спрашивается, приперся человек в такую погоду, когда хозяин собаку на улицу не выгоняет, да еще в такую даль, да еще в такую грязь?… Впрочем, судя по его чистым ботинкам, он приехал на машине.

- Машину то отправил, или ждет? Может быть, я воспользуюсь ею для встречного удара?.
- А ты не волнуйся. Никакого встречного удара не надо. До завтра нам хватит. - Он стукнул на столик еще одну бутылку водки. Водка была местного производства, самая дешевая, но оказалась лучше самой дорогой, якобы шведского разлива. Мы выпили, пожевали. Налили еще по одной. Перед тем, как выпить, Кирог достал из своей сумки листочки, скрепленные зеленой скрепкой, и сказал:
- Подпиши сразу. А то потом скажешь, что я тебя подпоил и заставил подмахнуть в бессознательном состоянии.

Пока я читал листки, поскольку был во вполне сознательном состоянии, Кирог, погрузив в спортивную сумку, обе волосатые ручищи, сосредоточенно шуршал там чем-то, стараясь скрыть от меня свои манипуляции.

Листки, распечатанные на хорошем принтере, несли на себе протокол какого-то собрания каких-то граждан, которые приняли единогласное решение создать в нашей губернии отделение "Российской партии всеобщей чистоты" - РПВЧ. Среди этих чистоплюев значился и я, как будто бы, " частный предприниматель". И более того, я был единогласно избран, жаждущими чистоты гражданами, в состав областного Совета данного партийного отделения, а в аппарате его Исполкома я должен был руководить пресс-службой. Это замечательное сочинение уже было подписано уважаемыми участниками уважаемого собрания в количестве четырнадцати штук. Мое скромное "Я", не спросясь поставили в этом списке номером восьмым. И не доставало лишь моей подписи в колонке шустрых чистоплюев.

- И вот все эти господа действительно принимали участие в собрании? - спросил я. - А почему в протоколе не отражены прения участников? Где Устав? Где программа? Я тоже все-таки желал бы высказать по ним свое мнение.
Кирог, поглядывая мне в глаза, положил на столик несколько стодолларовых бумажек и круглым белым ногтем медленно подталкивал их ко мне с иезуитской улыбкой на волосатой морде.

- Это Устав, - сказал он, - называется - аванс. Потом будет программа. Ежемесячная.
Пересчитав деньги, я подумал, что если " устав" вполне приличный, то "«программа" также может оказаться на уровне.

- Маловато будет…- Сказал я, постукивая ребрышком стопочки по столику.
Кирог улыбнулся. Я тоже не удержался от улыбки. Мы встретились взглядами, и захохотали, словно нас разом принялись щекотать. Мы смеялись до слез. Когда стали уже успокаиваться, я, взглянув на его волосатую, хохочущую рожу, сказал:
- Маловато будет программки-то…

Кирог грохнул пуще прежнего и покатился по моему зеленому чистому полу.
- У-у-устав-чик хорош… - силился он произнести сквозь хохот… - а программка маловата…

Так мы заводили друг друга, произнося какой-нибудь вздор, и снова и снова срывались в истерический, больной хохот. Остановились, обессилев.
- За это я тебя и люблю, - сказал Кирг, вытирая глаза. - Программу там еще пишут. А устав можешь сам создать: возьми устав КПСС, выкини демократический централизм и уплату членских взносов…
- …и никакой партии не получится.

- Получится. Если захотеть. Сейчас все партии такие. Есть деньги, есть партия. Нет денег, нет ничего.
- А у нас есть?
- Ты что, гад, краев не видишь? - опять захохотал он.
- А люди действительно чистоты ждут. Чистоты законов, чистоты, отношений, чистоты душ, чистоты воздуха, чистоты нравов…
- Чистоты производства, чистоты воды… Ляпнем по второй. За чистоту… - Он поднял стакан, мы чокнулись. - Надеюсь, чистота покормит нас некоторое время.
- Кроме шуток. Вы и вправду что ли провели собирание?

- Голосовать кто "за", кто" против"? Кому это надо? Я созвонился. Все с обещанной суммой согласились. По секрету скажу. Тебе одному. Сколько ты получил, никто не знает. И знать не будет. Потому что знать этого никому не нужно. Тебе скажу. Ты получил, конечно, меньше меня, но больше всех остальных.
- Ты всем одинаковые слова говоришь, или для всех разные?

Он снова расхохотался.
- Всем одинаковые..Тебя не проведешь, патриарх, Ты мудрец.
- Я не мудрец. Я циник. Жил долго потому что. А ведомость где?.. Ну, там. Подоходный налог…И так далее.
- Тебе очень хочется поднять благосостояние родной страны своими мелкими крохами?

- Да вроде бы особо острого жжения по этому поводу не ощущается. Но все же как-то же надо вникнуть, в какую кучу вступаешь…
- Мы вступаем не в кучу, а в бучу. Предвыборную. Через пять месяцев выборы в Госдуму.
- А программа? Устав?

- Не надо мня разочаровывать, дядя… Я понял, что ты все понял. Нам нужны башли. Желательно - зеленые. Они пока есть. А "Партия всеобщей чистоты" привлечет такое количество избирателей, что Дума будет наша. У нас все хотят убедить всех в том, что они самые честные политики, самые справедливые чиновники, самые квалифицированные экономисты. И при этом врут. А мы будем бороться за чистоту душ народных избранников. И, заметь, мы считаем, что честность нужна даже самому квалифицированному специалисту. Без нее валится любое дело. Вот за это мы и будем бороться. И потому что это справедливо, мы победим. И зеленых башлей нам прибавится. - Он налил в стаканы. - За нашу победу!

Мы выпили, и я подумал, что до сих пор не знал, что он такой крепкий любитель выпить…Что-то в этом было "не то". Но разбираться сейчас в том, что мне нравится в нем, что нет, я не хотел. Заплатили ни за что, и ладно. Но, тем не менее, напиваться мне тоже было ни к чему. Тем более, что за окном дождь прекратился и зацветающий дикий золотарник в палисаднике особенно золотисто подкрашивал солнечные краски, брошенные на зелень травы.
- Т-ты думаешь, это шутка, что я тебя люблю? - спросил захмелевший Кирог.
- Я думаю, что все так и есть.
- Что " так и есть"?
- Что вы в меня влюблены.
- А ты в меня
- Что?
- Влюблен?
- Как не любить человека, который принес такой аванс.
- Тогда поцелуй меня?
Это становилось интересно. А может быть и серьезно. Я подумал, что деньги я ему не отдам ни в коем случае хотя бы потому, что следа им я не оставил нигде и никакого. А остальное… В крайнем случае нокаутирую его, и дело с концом. Разве только тащить такую тушу будет тяжеловато… А зачем его тащить? Оставлю здесь с открытой дверью. Жив будет, не помрет...
- Выпейте, - я вылил ему в стакан остатки из второй бутылки, но он половинку пить не стал, полез в сумку и достал еще бутылку и неверными руками принялся распечатывать ее. Я помог ему.

- Н-нет. Т-ты не пьешь…П-почему ты не пь-ешь? Б-брезгуешь евреем?.. П-поцелуй меня с-сычас же!
Опрокидывая столик, он словно тюлень ловко скользнул на меня и ухитрился прижать к полу.
- Поцелуй меня, если любишь.

Я перевернулся к нему лицом, уперся ребром ладони в горло, сдерживая его, вытянул вторую руку из-под себя и уже двойным усилием саданул, не жалея, в прикрытый бородой кадык. На миг мелькнуло: " Не сломать бы…" "А хрен с ним…" Я скатил с себя обмякшего тюленя и встал. На полу это был скоре бегемот, чем тюлень. Первое, что я с трудом заставил себя не делать, это бить лежачего. Было очень тошно. И невыносимо хотелось бить его ногами. Но, слава Богу, что обошлось так. Если бы мы стояли, я мог бы, например, сломать ему челюсть. А теперь Кирог лежал лицом вниз и хрипел. Я перевернул его на спину, потрепал по пунцовым щекам, потер ушные раковины. Он был жив. И крови не было видно. На всякий случай я повернул его на бок, подложил под голову его спортивную сумку, в которой позвякивала как минимум еще одна бутылка, и ушел, прикрыв дверь.

Природа смеялась над нами. Небо было промыто дождем так, что от его пронзительной синевы хотелось зажмуриться. Даже лопухи у забора сияли жирной зеленой радостью, бережно держа в зеленых ковшиках светлые изумрудинки дождевых капель.

" Господи, прости грехи мои тяжкие… - сказал я. - Прости и помилуй меня, Господи. Матушка Пресвятая Богородица, не покинь меня, не покинь".
Я обогнул угол дома и по узкой тропинке среди высокого, до плеч, бурьяна пошел к мостику через реку. Дорожка была когда-то засыпана булыжником, и как бы ни было грязно и сыро вокруг, тропка давала возможность не влезть в глубокую лужу. Это было хорошо, отметил я машинально, и, поймав себя на этой мысли, почти обрадовался тому, что подсознательно я, оказывается, собирался здесь жить… И слава Богу.

Узкий мостик висел над речкой на двух канатах, выгибаясь к воде, которая бурно выносила из-за поворота рваные клочья желтой пены. Я постоял, опершись на зыбкие перила, и посмотрел, как желтовато-белые болячки на зеленой воде, стремительно проносится подо мной, рвутся к новому повороту, отмеченному огромной ольхой на глинистом мысу, и гаснут, излечиваются, исчезают, не достигнув его. Было - и нет. Было - и нет… Было - и нет… Так вот все многие века и происходит на земле: было - и нет…, было - и нет…

Мне вдруг померещилось в этой пене отражение моей судьбы. Я испуганно перебежал мосток. За рекой, на холмике давно разоренной усадьбы тесной толпой цвели кисти иван-чая. И только беловатые головки отделяли их синеву от сини умытого неба. Дикие ромашки, словно белые звезды на зеленом небе, тянулись по косому сухому разлужью. Пахло этими и другими цветами вместе и эту общую почти осязаемую, густую волну запахов прорезал какой-то милый аромат, показавшийся мне незнакомым.