Тульские PRяники продолжают публикацию романа Александра Харчикова

6.

Я приехал поздно. На автовокзале взял таксиста. И вдруг подумал, что еду ДОМОЙ. Действительно, стоило пережить все пережитое, чтобы домом тебе стала какая-то одна двадцать седьмая какого-то несуразного строения, сооруженного еще в позапрошлом веке…

Одной двадцать седьмой, между прочим, уже не было. Была квартира из двух комнат с маленькой кухней и теплым тамбуром.
Красавец-мастер то ли в последний раз осматривал дело рук своих, то ли тянул время, надеясь, что я, в конце концов, появлюсь.

Было уже поздно. Но он включил прожектор, которым освещалась строительная площадка, и повел меня осматривать мое жилье - свое детище. Он с такой любовью рассказывал о том, что " Это у вас дровяной сарай. Его можно использовать как гараж. Крыша - бетонные плиты, стены - блочный кирпич. Надо будет только заказать металлические ворота…Это тамбур. Это теплый туалет. Все здесь подведено. Унитаз поставите по своему вкусу… Вот кухня. Вода подведена. Раковину и печку поставите на свой вкус. Фундамент под печку залит… Это - передняя. Вполне приличная комната. Сам бы жил, да есть где жить. Вот и все. В доме, между прочим, есть и газ. Можно будет завести. Но это уже дело "Горгаза". Вас ожидала дама. Оставила записку." Он отдал мне ключи от МОЕГО дома. Мы зашли в "одну двадцать седьмую". В замочную скважину двери была всунута бумажка. Я сунул ее в карман, не читая, уверенный, что это была Катерина.

Мы выпили со строителем за то, чтобы "не старело и не горело".Строитель был серьезен. Он как-то ухитрялся на такой работе носить чистую белую рубашку, хорошо отглаженный костюм и несколько старомодную шляпу. Ему бы с такими способностями в Государственную Думу, а он здесь прозябает, подумал я, и предложил:
- Мы создаем Партию Всеобщей Чистоты, вступайте. Изберем вас депутатом чего-нибудь.
А он думал совсем о другом.

- Андрея Касьяновича снимают с должности главного, слышали?- спросил он.
- Как снимают?!
- Очень просто… Что-то там допустил. Чего-то перебрал. Плюс какие-то аморальные промахи… Я не в курсе. Так что я здесь больше по своей инициативе. Пришлось поспешить. Пока было прикрытие. А то пустяковое дело может затянуться. Я этого не уважаю. Так что… - Он улыбнулся хорошей сильной улыбкой. - Спасибо за фронт работы. Печника прислать?
- Да, - сказал я. - Если можете, то закончите здесь все на свой вкус. Не надо ничего дорогого. Поставьте ширпотреб.
- Ясно. Оплата?
- Давайте счет… - Я достал деньги.

- Нет, нет, нет… - выставил он перед собой чистую ладонь.
- Я завтра уеду на три дня. Как раз бы и доделали…
Он подумал, посчитал на калькуляторе примерную сумму. Я отсчитал.
- Если получится дешевле, остаток я возвращу вместе с квитанцией. Я завтра утречком дойду до кассы, все оплачу. Простите. Я поехал. Да…- Возвратился он. - Мы не стали ничего красить. Больно хорошо здесь пахнет без краски. Сами решите, что делать.
- Пусть остается… - согласился я.

И не успел я подумать, что у Кати могут быть неприятности, и надо было бы поехать на поселок, и хотя бы позвонить по телефону, как мой красавец завел машину и упорхнул.
Я достал записку. " Пожалуйста. Очень надо. Приезжайте. Жду. Тоня."
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я думал, что во мне нуждается Катенька, а, оказывается, Тоня в своем лесном углу жить без меня не может…

Мотоцикл звенел, и этот звон почему-то напоминал мне ровную желтую строчку, простроченную на полотне. Полоса шоссе стелилась среди темной зелени окружающего лета. Я летел, Ни надо мной, ни справа, ни слева, ни позади не было опоры. Был только луч света передо мной. За него и тащил меня кто-то, кто звенел, куда-то вперед на головокружительной скорости. Или, может быть, это я гнал его перед ветровым стеклом, и никак не мог догнать.
Я не стал подъезжать к Тонину дому, поехал сразу к базе и не ошибся. Она меня встретила. Теперь на ней был спортивный светло-голубой костюм и все тот же туго наполненный волосами берет.

- Приехал…- с неподдельной радостью проговорила она. - Ну, здравствуй.
Мы обнялись. Под спортивным костюмом было великолепное тело спортсменки, еще не тронутое послетренировочным разложением.
- Ты надолго?.. Недельку побудешь?
- Меня сейчас же надо вернуть туда, где взяли.

- В девку вляпался? - Ахнула она. - Я так и знала. Мне всегда облюбки достаются.
Я показал ей свое командировочное удостоверение, из которого было ясно, что меня ждет, не дождется Москва, а не Катя.
- В десять регистрация участников. - Сказал я.
- А что там у тебя за семинар?
- Учить будут.
- Чему?

- Всяким глупостям. Например, как прославить на весь свет новую партию. Или как избрать депутатом какого-нибудь дуралея - руководителя этой партии.
- А зачем тебе это надо?
- Честно?
- Лучше честно.
- А я откуда знаю? Может быть, для того, чтобы получать зарплату.
- А тебе совсем ничего не платят?
- За что?
- И ты, выходит, нищий? Такой же, как я.
- А ты нищая?
- Абсолютно.
- Но я себе вот квартиру организовал.
- А у меня свой дом.
- Так мы богачи с тобой!
- Конечно.

Она и не пыталась скрыть свою радость. Поцеловала теперь уже не как встреченного знакомого, а вкусно, с наслаждением, так, что мне захотелось ее попридержать. Но я этого не сделал.
- Ехать надо…
- Любенький ты мой, это мы с тобой решим сейчас, как тебе и не снилось. Завтра утром рванем прямо отсюда на моторе, и никаких разговоров.
- Вот в этом костюме?
- Прекрасный костюм. Только ты перепачкался весь… Пойдем. Я тебя сначала накормлю, волчочек ты мой бродячий. А там утро вечера мудренее.
- Но мне же надо ехать…
- Ты женат, что ли, не был? Если женщина говорит, значит, все тебе будет. Махни вот так рукой и расслабься.
Я подумал, что мне пора отдохнуть, что здесь будет все, что мне давно надо, что, в сущности, чихать на этот семинар, где вряд ли научат чему-нибудь новому; что приеду туда, когда получится. В общем: однова живем, пропадай, моя телега - все четыре колеса! Доставим даме удовольствие. Пускай позаботится, если охота. А мы посмотрим, что из этого вопроизойдет. Может быть, тоже достанется что-нибудь от удовольствия…

- Ты знаешь, что я эгоист? - сказал я.
- Ты-то?
Она так произнесла это "ты-то", что я почувствовал себя не старым мужиком-эгоистом, а ребенком, и даже не капризным. И я, черт возьми, так устал, что, словно струну, оборвал, рухнул на ее попечение, как в сон. Мужчины всегда мечтают о такой женщине, как Тоня, но никогда не могут навсегда остаться с нею.
- Ты знаешь… Не будем выдумывать ничего нового, если есть хорошее старое: пойдем-ка в сауну, - сказала она. - Надеюсь, сегодня никого черти не принесут. Иди, отдыхай. Можешь выпить в буфете.
- Мне от тебя уходить не хочется.
- А… Ну, ладно. Сейчас мотоцикл поставлю на место,
и пойдем.


Сто или тысячу лет я не ходил плечом к плечу с женщиной без желания ее обнять, погладить, прикоснуться? В общем, я не припомнил бы - спроси меня кто-нибудь - когда я был с желанной без желания? И вот довелось. Мне стало спокойно и тепло этим поздним летним вечером. В Тоне жила благодать господняя. Она стащила с меня мою трижды пропотевшую джинсуху, и, окинув раздетого усмешливым взором, сказала:
- Хоро-ош… Нет, правда, хороший ты мужик. Я так и ожидала. Люблю хороших мужиков… Пойдем купаться.
Ни слова больше не говоря, она сняла с себя свой спортивный костюм. И мне тоже не оставалось ничего кроме восхищенного восклицания:

- Хо-ро-ша!
- А ты как думал…- неопределенно отреагировала она и добила меня окончательно, стянув с головы свой краповый берет. Русая коса упала до белых, не загорелых на темном теле, даже на вид упругих ягодиц. Ее небольшие, тяжелые, налитые груди уставились на меня своими темными сосками, мышцы живота выделялись как раз для изучения в аудитории, широкие бедра, длинные очень сильные ноги…
Что делать?
- Ты где качалась?
- Дрова пилила…- сказала она, улыбаясь своею широкой насмешливой улыбкой. - Ты насмотрись сразу, привыкни, и пойдем, я тебя помою и попарю.
- Ты думаешь можно насмотреться?

- Хорошо хоть ты только смотришь, а то все сразу трахать кидаются. У иного и … гвоздик гвоздиком… А туда же. Пыхтит.
- Много работы?
- Случается. Ты сразу все спроси, что тебя интересует, и закроем тему.
- Я все спросил.
- Врешь, небось. Вам ведь надо обязательно первыми быть. Если не самыми первыми, то хотя бы первыми после мужа.
Мы шли рядом, и вместо ответа я толкнул ее плечом, и не рассчитал силу. Но она устояла на ногах.

- Ах ты… Ну я тебя сейчас…- она бросилась на меня. Я ушел от ее рук. Она бросилась снова и снова едва удержалась на ногах, промахнувшись с броском. Потом я позволил ей схватить меня, и мы стали возиться, стремясь к чему-то, сами не знали к чему. Постепенно наша игра приобрела правило, которое состояло в том, что один другого должен был затолкнуть под душ и удержать там сколько сможет. Мы падали, вскакивали, бросались, уступали и страховали друг друга в критические мгновенья, а кончилось все тем, что оказались лицом к лицу под секущими струями, поцеловались, ощущая свежесть собственной чистоты, и я привлек ее к себе за плечи. А все остальное касалось, ласкалось, двигалось, искало, находило само себя и нашло - помимо нашей воли…

- Ой! - сказала она, прервав поцелуй, когда мы слились. - Так мы не
договаривались. - И снова поцелуем закрыла мне возможность сказать какую-
нибудь глупость. Я притянул ее за ягодицы, она сказала: - Пожалуйста… Пойдем на
кушетку. Ненавижу стоя…

Кушетка была жесткая. У нее вместо подушки была поднята передняя часть. И я любовался своей женщиной, держась на руках. Она закрыла глаза, и вся сосредоточилась на том, чтобы волна ее движений была неразрывна с моею. Я поднял голову и встретился взгляд во взгляд с каким-то бородатым волхвой, выжженным на доске, в которую упиралась кушетка. Прости, дорогой, сказал я ему, тебе пора уже привыкнуть к чужим радостям. Потом она протянула руки, притянула меня к себе, и наши волны покатились вдоль нас вместе: одна за другой, одна за другой, одна за другой - непрерывно и сладостно. Мне было бы трудно справиться с нею, не будь я таким усталым. Последние дни сказались, и мой полет только поддразнивал меня, но не наступал. Мне он был и без надобности. Мне хватало вот этого непрерывного обладания ею. И, казалось, наслаждению моему не будет конца. Но он все-таки наступил. Она вздрогнула и вытерпела свой взлет, откинув голову и молча кусая губы. Взорвался и я. А когда возвратился на грешную землю, она нежно поцеловала меня, и сказала:

- Спасибо тебе.
"Вот тебе и раз…" - подумал я и не нашелся с ответом.
Потом она под душем запретила мне шевелиться и тщательно помыла, как ребенка. Я чувствовал по движению рук, с каким удовольствием она это делает. И она наконец сказала:
- А теперь в парилку. Только не надолго. - Мы взошли, касаясь, друг друга, и я не мог избавиться от ощущения, что это она на руках отнесла меня на верхнюю полку. Оттуда она привела меня к бассейну и совершенно неожиданно столкнула в ледяную воду. Я поплавал и вышел.
- Теперь спать.

- Теперь я не усну. Пойдем в парилку. Еще заход…
Мы сидели на верхней полке, прижавшись. Обняв ее, я водил пальцами по бедру, и удивлялся про себя, как резко выделяется у нее каждая мышца с внешней стороны бедра, и как нежна кожа с внутренней…
Нагреватели, давно были выключены, и жар быстро затихал, но был еще хорош… Она непроизвольно вздрагивала, когда я проводил рукой по низу живота и по внутренней стороне бедра, и все чаще стала сжимать мою руку.
Тогда я положил ладонь ей на грудь, потеребил чуть-чуть, потом положил женщину к себе на колени и, как ребенок, приник к маленькому сосочку. Она вздрогнула, а через минуту, вся содрогаясь, мягко легла на широкую полку, и всю себя отдала моим ласкам. Давно я не испытывал такого счастья, как в тот вечер. Я целовал ее, чистую и прекрасную везде, где хотел. Мне не нужно было ничего другого - только целовать ее, целовать, целовать... У нее был такой чудесный запах, словно бы я целовал сам себя; у нее была такая чудесная кожа, от которой я не мог оторвать губ. Усталость моя не прошла, а забылась. Неизбежно пришло желание. Я сдерживал себя, как мог, помня предостережение ничего не предпринимать в парилке. От этого сдерживания, от ласк, от тепла мои размеры стали такими, что мелькнула мысль, куда все это поместить… Тоня повлекла меня к себе. Голова закружилась. Мы обнялись так, словно единственным нашим желанием было соединиться и умереть. Я все-таки немного пошевелился, и нас почти разом унесло в наш смертельный полет.

Успокоясь, она сказала:
- До тебя мужики со мной почти не справлялись.
Мне от этих слов стало несколько неуютно. Мне мешало "почти".
- И много их бывает? - спросил я.
Она быстро взглянула на меня, потом протянула руку, взъерошила мои волосы.
- Дурачок… - сказала. - Я не замужем.
- А почему не замужем?

- Да где же я найду еще одного такого, как ты… Устал?
Мы пошли в предбанник, и я только теперь обратил внимание, что птицы, змеи, бородатые мужики, выжженные чей-то искусной рукой, летели по стенам и по колоннам следом за нами.
За столом я выпил два глотка пива, открыв бутылку, а она включила чайник и доставала из шкафчика какие-то баночки, склянки, что-то отсыпала, смешивала. Я любовался ее невесомыми движениями, божественной лепкой прекрасного тела. Она не замечала ни моей, ни своей наготы. Только порой улыбалась мне и говорила:
- Сейчас ты у нас выпьешь волшебного зелья и снова станешь юношей…
- Ты ведьма?

- Нет. Только учусь… Но, если честно, мне очень хочется стать ею. Я уже почти стала… Пей. Но не как водку, а маленькими глотками. Постепенно. Накапливай вкус. Ну…Так же, как меня доводил…
- Что делал?
- Ничего…

Она вдруг покраснела, застеснялась и набросила на плечи какой-то халатик цвета дешевого золота, который все равно распахивался, на миг, открывая ее всю. И я подумал, что этот фокус с халатом спокойно мог вогнать какого-нибудь старого злодея в его лакированный гроб. Я сказал себе, не ревнуй, дурак. Радуйся. Это для всех…

- Пойдем…- сказала она. - А то не успеешь отдохнуть. И мы в обнимку заскрипели по резной, как и все здесь, деревянной лестнице. И опять появилось ощущение, что меня отнесли в кровать на руках.
- Спи… - приказала Тоня и, повинуясь моему невысказанному желанию, поцеловала меня. И мне было понятно, как она наслаждалась поцелуем, и как сразу почувствовала во мне зарождение желания и как попыталась отстраниться, но не смогла преодолеть собственное желание, и немного сопротивляясь, поддалась, выключила освещение и осторожно положила под меня всю свою жажду, весь неистраченный огонь…

После она все же ушла.
- Спи. Я отлучусь на минутку…
Не знаю, спал я или нет. Но когда она, воротясь, сказала:
- Вставай. Надо ехать,- я понял, что уже утро, и что моей усталости как не бывало.
- Сколько времени?
Я потянулся к ней.

Она сказала:
- Пора…У тебя есть приличный кейс, чтобы бумаги из Москвы тащить?
Я понял, что мне дают шанс возвратиться сюда, и сказал:
- Приличного кейса нет. Откуда ты знаешь, что придется тащить?
- Характер у тебя такой. Тащить... Кейс я тебе дам свой. А домой все равно надо?
- Переодеться… - Пожал я плечами.
- Мне кажется, можно ехать и так.
- Еще кое - что надо прихватить.
Я взял со стула свою джинсуху. И брюки, и рубашку было не узнать - сияли такой чистотой, словно я сам их выстирал и выгладил. Не знаю, ждала она слов благодарности за свою ночную работу или нет, но они умерли во мне, не родясь.

Есть в ночной езде на мотоцикле что-то от передвижения на метле или в ступе. Летишь, и у тебя нет опоры и нет предела ни над головой, ни справа, ни слева. И нет страха. Только луч света тянет и тянет тебя куда-то вперед, или, может быть, это ты толкаешь в вечность саму вечность, упираясь в нее пучком света, заслоняющим от тебя весь мир. И только нездешний ветер пронизывает тебя духом прошлого или будущего. И ты пишешь и пишешь свою строчку по земле. Что пишешь? Кто из нас знает, что он пишет по этой земле?..