Эта статья скончавшегося 20 августа 2014 г. социолога, переводчика и культуролога Бориса Дубина написана в 2006 г., но на удивление актуально звучит сегодня.

 Анализ российского политического процесса с точки зрения участия в нем элиты и большинства населения основан на результатах более десятка всероссийских исследований «Левада-центра», проводившихся в последние годы. Полная версия статьи опубликована в журнале «Вестник общественного мнения», № 1, 2006 г.

 Социологические исследования последних лет позволяют обобщить установки и стремления большинства. В нынешнем российском обществе господствует ощущение неизменности происходящего и стремление к покою. Но на этом фоне усиливаются чувства тревоги и незащищенности, а перспективные ориентации — позитивные образы будущего, ожидания повышения статуса — представлены крайне слабо.

 Свыше двух третей россиян живут с комплексом утраты (63% — в 1993 г., 68% — в 2004 г. высказывали сожаление о распаде СССР), три четверти — с комплексом угрозы и врага, свыше четырех пятых — с комплексом собственной уязвимости и окружающей опасности («бесланский синдром»).

 Две трети россиян сегодня признали, что не чувствуют уверенности в завтрашнем дне. От трех пятых до трех четвертей опрошенных считают, что в России за последние годы стало меньше радости и уверенности, меньше порядка, но больше страха. Таковы самые общие оценки текущей ситуации в ее опорных точках.

Наше «мы»

В плане коллективных представлений российских граждан о себе (о «нас») можно говорить о трех выраженных тенденциях последних лет:

 нарастающий в массе изоляционизм и ксенофобия («у России свой путь», «у России всегда были враги, нам и сегодня никто не желает добра»);

 отказ от изменений, примирение с собою такими, какие есть, и с советским прошлым как своим собственным («за годы советской власти наши люди стали другими, и это уже не изменить»);

 принятие роли дистанцированных зрителей с сохранением позиции невключенности, самоустранения от ответственности за происходящее и будущее.

 Роль «не полностью принадлежащих», как бы отсутствующих, нечто вроде алиби — едва ли не преобладающая форма социальности в нынешней России. Она характерна для поведения массы, но она же задает стереотипы поведения представителей власти.

 Показательны данные об отношении россиян к такому элементу символической самоидентификации, как государственный гимн. По декабрьским данным 2005 г., 85% россиян убеждены, что граждане страны должны знать слова государственного гимна, однако при этом 70% опрошенных (среди самых пожилых — 76%) не знают слов нынешнего государственного гимна страны, 57% (среди пожилых — две трети) знают, по их уверениям, слова гимна СССР брежневских времен, а первоначального советского, сталинского гимна не знают сегодня 80% опрошенных (среди молодежи — почти 90%). Возникает вопрос: в какой стране — речь не о географии, а о символической принадлежности — живут сегодня наши респонденты? Понятно, что он не сводится всего лишь к реакции человека с улицы на актуальные обстоятельства, тяготы и неурядицы. Дело во всей символической конструкции социально-политической реальности сегодняшней России, в несущих символах и фигурах, в выдвигающих и распространяющих эти смысловые моменты общественных силах и коммуникативных каналах.

 Сегодня можно говорить о неэффективности и неавторитетности у населения основных социальных и политических институтов российского общества. И прежде всего — институтов новых, постсоветских, от рыночных до представительских и правоохранительных.

 Слабости государства соответствует слабость общества в сегодняшней России, в том числе отсутствие его практического контроля над государственной властью, с одной стороны, и слабость в выдвижении, проведении собственных идей и интересов, в создании устойчивых форм консолидации — с другой. Претенденты на роль российской элиты потеряли сколько-нибудь автономные и авторитетные позиции как в структурах власти, так и в более широком публичном поле, в масс-медиа — либо добровольно и полудобровольно их сдали.

 Направленное торможение экономической, социальной, культурной дифференциации общества и ослабление независимости различных институтов влечет за собой расширение поля действия символов государственного целого и церемоний причастности всех к коллективному целому державы-нации — ритуализацию или церемониализацию текущей политики.

 Для подобных ситуаций характерно ширящееся расхождение между властью и примыкающими к ней элитами, с одной стороны, и массой, большинством — с другой. Такой разрыв как раз требует повышения или даже взвинчивания символических акций «общего», «подавляющего большинства», «всех как одного». Однако символическая принадлежность к виртуальному «мы» не влечет за собой практическую включенность в повседневное взаимодействие и реальную связь с кем бы то ни было другим, как говорят социологи — с «обобщенным Другим».

 Если говорить более конкретно о сегодняшней российской ситуации, то область «общего» задается и принимается массой как предельное по масштабам национально-державное «мы», противопоставленное столь же предельному «они» (любые чужаки — этнические, расовые, политические, цивилизационные). Важно отметить, что функцию обеспечения «общего» взяли на себя менеджеры масс-медиа, пиарщики и консультанты, обслуживающие власть.

 Церемониализация политики

Конечно, любая власть и любые политические силы в борьбе за власть занимаются символической политикой, т. е. с помощью масс-медиа и публичных ритуалов формируют и поддерживают представления о государственно-национальной общности, об образах коллективного настоящего и прошлого, об угрозах социальному целому. В данном случае, применительно к России последнего десятилетия, а особенно последних пяти-шести лет, следовало бы говорить о все более явной ритуализации или церемониализации этой сферы. У этого явления есть несколько сторон.

Символизация безальтернативности — единства «всех» вокруг фигуры первого лица в противостоянии «всем другим». Такая же концентрация на единственном решающем факторе характерна, например, для представлений о роли нефтяной трубы в экономике и социальной жизни России. Определяющей здесь выступает риторика «нормализации», а выражаясь официальным языком — «стабильности» и «суверенности». Символическим фокусом целого является образ президента, так что символы этой воображаемой стабильности отождествляются с представлениями о национальном достоянии и престиже, выступая основой воображаемого сплочения нации.

 Меморизация коллективной идентичности — нарастание значимости символов прошлого, воображаемый «золотой век» брежневского периода; примирение с советским прошлым ценой устранения в нем негативных моментов политических репрессий, антропологической катастрофы, исторической вины. Центральным здесь является символическое значение победы в Великой Отечественной войне и празднование ее 60-летнего юбилея.

 Медиатизация, которая отводит центральное место телевещанию двух первых каналов по принципу повторяемости зрелища для дистанцированного наблюдателя.

 Подчеркнем, что безальтернативная фигура президента представляет тут не конкретную ветвь власти с соответствующими законными полномочиями, а символическую управу на любых властителей в центре и на местах — воплощение или синоним пресловутого особого пути России, недоступного видению и пониманию никого извне (что-то вроде сказочной шапки-невидимки или другого волшебного предмета). Этот символ один именно потому, что никакого другого — никого вовне — нет и не надо.

 Президент в данном контексте — роль исключительно церемониальная, и в отношении к нему возможна лишь демонстрация неполной включенности или неполного присутствия без каких бы то ни было конкретных обязательств и позитивных действий. Символическим воплощением подобной позиции выступает телесмотрение, точнее, роль зрителя, которая отведена в данной ситуации россиянам и принята большинством из них.

 Симулятивная державность

Нынешнюю ситуацию и коллективную идентичность россиян определяют два типа символов: символы границы, отделяющей «нас» от «них» («чужих» или даже «врагов»), и символы властного верха (фигура первого лица, за которой нет вторых и которая изолирована от любых социальных связей и взаимодействий, — «тефлоновый президент»).

 Сохраняющаяся конструкция коллективной, а по ее образцу и персональной идентичности в России носит черты имперского доминирования. Они закрепились в десятилетия сталинского тоталитаризма и в смягченном виде удерживаются в позднесоветские десятилетия. Важно, что сегодня этот комплекс носит не агрессивно-мобилизационный характер, как на сталинском этапе, и даже не пассивно-компенсаторный и защитный характер в условиях вынужденного сближения с Западом, «разрядки», как в брежневский период. Он эпигонский и симулятивный.

 В России последнего десятилетия мы имеем дело с процессами массовизации социума без модернизации его базовых, модельных институтов. Массовые феномены, в основном связанные с потреблением, включая потребление ТВ-картинок, в подобной ситуации не завершают модернизацию ведущих институтов, а замещают ее. Именно процессы такого типа, которые уже не раз случались в истории, включая историю России, ведут к резкому повышению значимости демонстративно-символических элементов социальной и политической жизни, которые и описываются здесь как ритуализация или церемониализация.

 Апеллируя к «большинству», «массе», «всем как один», претендующая на монополию власть осуществляет силовую блокировку социальных и культурных программ и образцов действия возможных конкурирующих кандидатов в элиту, которые при определенных благоприятных условиях, кажется, могли бы способствовать возникновению форм «общества», в смысле — гражданского общества, конкурентного рынка, добровольной кооперации, полицентричной и динамичной культуры. Подчеркну, что подавлению, вытеснению, подмене, переакцентировке подвергаются в таких случаях и всякий раз именно новые, современные (модерные) мотивы и формы действия.

 Парадокс, однако, заключается в том, что абсолютное большинство опрошенных россиян (62%) сегодня вовсе не хотят видеть Россию великой державой с циклопическими «национальными интересами», «проектами» и т. п. Позитивное представление о российской нации и державе у российского населения, как уже говорилось, практически отсутствует, а вялые поиски внегосударственных символов национальной идентичности как по официальному заказу, так и по собственному почину державных или фундаменталистских группировок образованного сословия ни к какому видимому успеху за 90-е гг. не привели.

 В негативных формах этнической неприязни и агрессии в сегодняшней России выступает не национализм, а ксенофобия и изоляционизм. А они растут из-за все более осознаваемого людьми отсутствия перспектив перед страной, из-за потери коллективных надежд на немедленное вхождение в «большой мир». Служилые же элиты тем временем, напротив, педалируют риторику национальных интересов и заклинают симулятивную державность. Перед нами еще один пример расхождения власти и обслуживающих ее кадров, с одной стороны, и пассивно-адаптивных масс — с другой.

 Автор — социолог «Левада-центра», переводчик и культуролог, автор книг «Интеллектуальные группы и символические формы: очерки социологии современной культуры», «На полях письма. Заметки о стратегиях мысли и слова в XX веке» и др.

 Источник