«Левиафан» режиссера Андрея Звягинцева получил премию «Золотой глобус» как лучший иностранный фильм года
Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы
Информационных поводов до российской премьеры «Левиафана», намеченной на февраль, как минимум два. Во-первых, он получил премию американских кинокритиков, а 15 января, уж будьте уверены, войдет в шорт-лист иностранных кандидатов на «Оскара». И на самого «Оскара» у него прекрасные шансы: в последнее время там побеждали картины много слабее и, так сказать, несвоевременнее. А во-вторых, его пиратским образом выложили в Сеть за месяц до российского показа, хотя отдельные счастливцы видели ее в Каннах, на «Кинотавре» и нескольких московских показах для избранных.
Александр Роднянский, один из продюсеров фильма, полагает, что его выложил в Сеть кто-то из отборщиков: честно говоря, на месте Роднянского и Мелькумова я бы только радовался.
В нынешних обстоятельствах шансы «Левиафана» на широкий российский прокат — if any — исчезающе малы, а так есть надежда, что его увидят хоть в тех же северных провинциях, в которых и о которых он снят. Конечно, такое красивое кино (оператор Михаил Кричман) надо смотреть на большом экране, но такая возможность будет явно не у всех, так что пиратам спасибо. Иногда мне даже кажется, что Роднянский с Мелькумовым всё поняли и сами растиражировали кино, которое в противном случае запросто могло остаться легендой, даже получив «Оскара». Ведь «Золотая пальмовая ветвь» за сценарий у него уже есть, а намеченная в октябре российская премьера отодвинулась на три месяца.
Как бы то ни было, я посмотрел самую титулованную, ожидаемую и качественную российскую картину последнего времени.
«Левиафан» — мрачное и сильное кино, по которому когда-нибудь будут судить об атмосфере путинской России. Те, кто в ней не живет, судят уже сейчас.
Он несколько созвучен — бессознательно, потому что долго делался, — раньше вышедшим «Майору» и «Дураку» Юрия Быкова или, допустим, «Жить» Сигарева, но сделан на порядок лучше: «Майор» и «Дурак» — качественная кинопублицистика про коррупцию и раздолбайство, а «Левиафан» — все-таки про страну и где-то даже про человечество. Фильм Сигарева — интересный режиссерский опыт талантливого драматурга; «Левиафан» — хорошее европейское кино, с лейтмотивами, образами, мощными актерами, точными диалогами и долгим послевкусием. Звягинцев — пока единственный, кто отважился высказаться об отпадении России от Бога и о том, какую роль сыграла в этом официальная церковь, — за одно это фильм можно было бы назвать выдающимся событием и отважным поступком, но отвагой, слава Богу, его достоинства не исчерпываются.
Это кино производит впечатление, да, и все-таки к этому впечатлению примешивается раздражение, в причинах которого поначалу не хочется разбираться. Дело в том, что по фильму действительно можно судить о состоянии страны, он совершенно ей адекватен — и потому вызывает столь же неоднозначные чувства. Он так же, как она, мрачен, безысходен, вторичен — как и Россия вечно вторична по отношению к собственному прошлому, — внешне эффектен, многозначителен и внутренне пуст. Как и в России, в нем замечательные пейзажи, исключительные женщины, много мата и алкоголя, — но при сколько-нибудь серьезном анализе сценарные ходы начинают рушиться, образная система шатается, а прокламированный минимализм (использована музыка Филиппа Гласса) оборачивается скудостью, самым общим представлением о реалиях и стремлением угодить на чужой вкус. Это типично русская по нынешним временам попытка высказаться без попытки разобраться — спасибо «Левиафану» и за то, что он назвал многие вещи своими именами, и все-таки увидеть в Звягинцеве наследника сразу двух великих режиссерских школ — социального кинематографа 70-х и метафизического кино Тарковского — мне пока никак не удается.
Для Тарковского он поверхностен, для социального кино — обобщен и невнятен; этот грех был заметен уже в «Возвращении» (кстати, «Елена» в этом отношении кажется лучше, скромнее, проработаннее). Выстреливая по двум мишеням, Звягинцев по большому счету в обоих случаях промахивается.
Наверное, это не его вина. Наверное, настоящее кино о путинской России будет снято, когда этот период истории закончится, — тогда отпадут цензурные ограничения, а многое увидится на расстоянии. Спасибо и за то, что есть, — но вот беда: главная метафора картины досадно расплывается. Если Левиафан — государство, то не государство же виновато в том, что эти люди «так живут», да и вообще не очень понятно, чем они лучше этого государства: почти все второстепенные герои с их фальшью, отсутствием морального стержня, корыстью, стукачеством и алкоголизмом идеально ему соответствуют. А если, как в книге Иова, речь о миропорядке вообще, о том, что мир и есть глобальная мясорубка, и обнаружить в жизни смысл так же невозможно, как уловить удою левиафана, — не ясно, при чем тут, собственно, Россия и всякого рода конкретика.
Не думаю, что пересказ фабулы может сойти за спойлер. Мэр маленького северного города, известный, однако, масштабным воровством (столичный адвокат привозит ему папку компромата, и диалог адвоката с мэром почти дословно копирует разговор Бендера с Корейко), хочет срыть ухоженный домик главного героя, золоторукого автослесаря Николая, дабы построить на его месте что-то личное, своекорыстное — не то резиденцию, не то совместную с иностранцами гостиницу (здесь тоже невнятица). Непонятно, правда, чем один кусок пустынного берега лучше любого другого: места полно, строй где хочешь; добро бы, он домик с верандой хотел отжать — ан нет, он его эффектно разрушает ближе к финалу. Все равно что садиться на рельсы и говорить: «Подвинься», — да уж ладно, поверим в эксклюзивность именно этого клочка неласковой северной земли.
Чем конкретно грешен мэр, что там в папочке — нам даже не намекают: у нас ведь притча, универсальное высказывание. Мэра в колоритном — даже гротескном — исполнении Романа Мадянова приказано считать абсолютным злом; допустим. Такие же персонажи театра масок — злобная прокурорша, брутальный начальник местной милиции, соглашательница-пиарщица (если она пиарщица, а то из единственной сцены совещания злодеев это опять же не ясно; опознал ее по слову «конструктив»).
Алексей Серебряков — один из лучших актеров современной России — героически пытается насытить роль живым содержанием, но, кажется, даже о библейском Иове мы знаем больше, чем о Николае. За что нам его любить, собственно, где тут пространство для любви и сострадания? Вот он говорит о местном гаишнике: монстр, мол, двух жен на тот свет спровадил, — но не знаю уж, сознательное это совпадение или нет, сам-то он по факту тоже двух жен спровадил на тот свет, хотя в обоих случаях ни в чем не виноват. Просто это так выглядит со стороны. За что его сын Роман так люто ненавидит мачеху? Почему эта мачеха — в хорошем, но опять же энигматичном исполнении Елены Лядовой, — бросается в койку московского друга-адвоката, и это бы ладно, тут-то муж ничего не узнает, но она ведь еще и на пикнике голову теряет, отдается герою Вдовиченкова чуть ли не на глазах у пьяного супруга! Женщина с суровым северным опытом жизни, отлично представляющая характер мужа и его собутыльников, стремительно разрушает свою жизнь — оно, конечно, пьяная баба себе не хозяйка, но, судя по легкости, с какой она опрокидывает рюмку, есть у нее некая толерантность к алкоголю? Самоубийство после примирения с мужем (а не после бегства любовника) еще менее поддается осмыслению: оно, конечно, если столько пить и драться — не выдержит никакая психика, но вот она только было поняла, что мужу без нее полная погибель, вот она вроде бы и отдалась ему в погребе, — а с утра вдруг осознала, что дальше так жить не может? Психологические выверты, конечно, всякие бывают, но когда их слишком много — смысл начинает хромать; с чего вдруг мэр перестал бояться разоблачений адвоката? «Пробил» его по своим каналам? — но папочка-то настоящая, он при нас ее просмотрел и не на шутку перепугался.
Разумеется, лицо нашей власти на всех этажах одинаково, это лицо наглое, и при малейших попытках сопротивления эта власть сначала дико пугается, а потом набирается прежнего хамства, как и было после Болотной. Но неужели для обретения прежней самоуверенности ей достаточно услышать пасторское слово?
Или тут какая-то тайная слабина адвоката, о которой нам не рассказали? Впрочем, за всеми этими частными вопросами скрывается один, куда более общий: неужели действительно власть виновата в том, что все герои картины друг друга ненавидят, адски пьют, ни во что не верят и все терпят? Ведь Николай и попытки сопротивления не делает: один раз за ружье схватился да на мента наорал; конечно, нынешняя Россия в самом деле бессильна и далеко зашла по пути разложения, — но тогда где, собственно, левиафан? Может, его и нет давно: и не зря в картине периодически появляется огромный китовый скелет, словно отсылающий к мертвому морскому чудовищу в финале «Сладкой жизни»?
Все давно сдохло, включая левиафана, — вот что самое страшное; но до этой констатации фильм Звягинцева, боюсь, недотягивает. Слишком в нем много чисто русского стремления понравиться: и упоминанием о Pussy Riot, и вечными штампами насчет русской провинциальной жизни;
нет слов, хороший экспортный продукт сейчас донельзя необходим деградирующему российскому кино, да вот с Николаем-то что делать? С адвокатом Дмитрием? С мэром? Мальчику Роману, хотя он и злой мальчик, здесь еще жить, — а какая тут может быть жизнь, непонятно. Чтобы эта жизнь продолжалась и выруливала из болота, ее как минимум надо знать. Пока же российское кино делается на уровне ощущений — и ощущение стыдного бессилия Звягинцев передал блистательно; беда в том, что это и его собственное бессилие.
Впрочем, адекватность тоже не последнее дело.
Дмитрий Быков
Новая газета
Кто еще не видел, обязательно посмотрите
Все комментарии...
я ничего не понял что этот чувак написал но он попал мне прямо в сердце