ГОЛГОФА

/ …НЕ ОКЛИКАЙТЕ МЕНЯ ПО ИМЕНИ…/
Повесть.

…подал руку, когда вы поскользнулись,
помог войти в троллейбус, заглядывал в
книгу, которую вы читали в метро, шел
рядом по тротуару… Узнали?.. Но не
окликайте меня по имени, может быть,
это вы…
Удачи!



Глава 4

Я пошел в редакцию пешком, чтобы выветрить Эфэров коньяк. Я потихоньку брел вдоль трамвайной линии, по улице Карла М. И хорошо мне было оттого, что на липах выстроившихся одна в одну вдоль глухой стены предприятия, известного в мире не по собственному названию, а по имени одного из своих конструкторов, весело прыгали, пересвистываясь, юркие синички. В мусорном контейнере у продовольственного магазина воробьи подбирали что-то свое и набились туда так плотно, что казалось, контейнер накрыли серым шевелящимся и звенящим ковром. Птицы не обращали никакого внимания на людей, занятых даже такими политическими проблемами, как выборы губернатора. Им было плевать и на политически активных, кто на эти выборы ходил, и на политически пассивных, кто выборы игнорировал. Птичкам чихать было даже на тех, кто выбросил в контейнер испортившееся пшено. Я подумал, что мне так же, как этим воробьям, в общем-то, все - рав-но. Все самое дорогое, что у нас бывает в молодости, я к своим нынешним годам потерял. Неуклюжие попытки начать молодость сначала не привели к счастью, которого хотела моя потрепанная душа, а потом привели к тому, что я не знаю даже, что будет завтра.. Даже сегодня к вечеру. Я пересек улицу имени революционеров-народников. Здесь, на краю больничного городка возле ресторана " Генацвале", год назад застрелили моего друга Шнайдермана. Никто не знает, за что и почему это сделали.
В обиходе Шнайдермана звали Маркиз, то есть Марк Израилевич…
Пока он был жив, я всегда знал, что у меня есть человек, к которому я в трудную минуту жизни могу обратиться за помощью, и он поможет. Он был моей незримой опорой, не подозревая об этом. Возможно, его помощь и не была бы решающей. Или по каким-либо причинам он вообще не смог бы мне помочь. Не в том дело. Мне важно было знать, что у меня есть такая опора. Это знание поддерживало меня.
В разное время и в разных обстоятельствах судьба наградила меня тремя такими друзьями. Один за сотни километров умер, проводя заводскую оперативку. Другой рядом, в одном со мною городе лег под паровоз. Третьего застрелили то ли за удачливость в делах, то ли за удачливость в любви. Или за все сразу. Теперь уже трудно обретать друзей. Наступает время одиночества. Может быть, уже наступило.
Я пропетлял дворами, пролез через дыру в заборе и оказался на территории городка " Инженерного колледжа", где в пятиэтажном кубе семейного общежития занимала третий этаж наша редакция.
Лева Бредихин, обозреватель по культуре и истории, перехватил меня, не дав открыть дверь кабинета. Бородатый и узколицый, он был возбужден чем-то особенным.
- Пойдем ко мне. У тебя всегда проходной двор.
Он как вцепился за мой рукав, так и не отпустил его пока не вволок меня в свой угловой кабинетик, теплый и глухой.
- Раздевайся.
Я снял шапку. Присел у окна, за которым весна перешагивала свой мартовский рубеж. День был солнечный. Но легкий морозец уступал лишь на припеке. И все равно было ясно, что морозные дни уже сочтены. На старом полусгнившем клене перед окном безостановочно работал шустрый дятел, черно-белый и нарядный, словно дирижер оркестра. Он тюкал и тюкал, оползая ствол по спирали, и мне опять подумалось о тщете человеческих поползновений.
- Что ты там рассматриваешь? - Лева тоже вылупился в окно и ничего не увидел. - Ладно. Рассказывай.
- Что рассказывать?
- Как ты там сражался за правду?
- За какую?
- За победу Федор Васильча Подрезова.
- Я боролся за победу губернатора Калганова. И проиграл.
- Ну, ладно… С другом-то можно… Все знают, что именно ты сделал все, чтобы Подрезов победил.
- Тех, кто это знает, я вызову на дуэль за распространение этих знаний или буду просто бить морду. Кулаком. Ясно?
Лева ласково, понимающе смотрел на меня своими серыми навыкате глазами, то и дело поправлял редеющие русые волосы.
- Надеюсь, меня то не будешь лупцевать?
- Запросто, - сказал я.
- Ну, хорошо. А что ты обо всей нашей заворошке думаешь? Что говорят в администрации?
- Что ты имеешь в виду?
- А ты не знаешь? Редактора снимают.
- Почему?
- Говорят, что не удовлетворяет кого-то.
- А кого там удовлетворять? Тем же во всей администрации ни одной приличной дамы. Если какая-нибудь найдется, давай поможем.
- Это по твоей части. Я слышал, тебя хотят главным назначить. Имей в виду, что, более преданного зама, чем Бредихин, тебе не сыскать.
- Хорошо, - сказал я, поднимаясь. - Принимаю твое заявление к сведению.
- Да ты не к сведенью… Ты… Погоди…
Я не стал "годить". Ушел. "Я глупостей не чтец. А пуще - образцовых." У себя в кабинете я успел раздеться, сесть за стол и включить компьютер.
Дятел с дерева улетел. И мне почему-то стало от этого грустно. С крыши двухэтажного здания напротив, пригретые солнцем сползали и падали вниз тяжелые, напитанные весенней влагой комья снега. Природа оживала, не обращая внимания на людские глупости.
В пятнадцать ноль-ноль я понял, что собрание, на которое я пришел, забуксовало и пошел к главному. Он сидел один, опустив свой увесистый нос в какую-то рукопись.
- Я думал, вы никогда не придете… - раздраженно встретил он меня. - Вы
Где пропадаете?
Гнев его ничего не значил. Он был чем-то удручен. Скорее всего, слухами о собственном низложении. Как бы то ни было, объяснений от меня он не ждал. Поэтому я и не стал распространяться, где был и что делал.
- Аллюр три креста на заседание губернаторского совета. - Приказал он. - Приглашали меня, но я думаю, что им достаточно будет и вас. Гена ждет внизу.
Гена - это водитель.
Нельзя сказать, что мне очень хотелось так скоро предстать пред светлые очи нового губернатора, но препираться и объясняться с шефом не хотелось еще больше.
- А собрание коллектива? - спросил я командира.
- Ваше задание сейчас важнее.
- Важнее, так важнее. Наше дело солдатское.
Такая у нас судьба. Пять минут назад отмерил собственными шагами путь от администрации до редакции, а теперь уже летел в обратную сторону, развалясь в " Волге". Водителя звали Геннадий. Вот и все, что я знал об этом долбоносом, абсолютно молчаливом человеке. Только в конце пути он повернул ко мне свой увесистый шнобель:
- За назначением спешите?
- За каким?
- Все знают, что я нового главного везу, - пожал плечами Гена.
- Слушай, Гена… А ты не знаешь откуда плывет эта ахинея?
- Вы спрашиваете, кто говорит?
- Кто говорит?…
- Все говорят. - И он замолчал на всю оставшуюся дорогу. Когда я выходил из машины, он многозначительным тоном спросил:
- Вас ждать?
- Уезжай.




Мне сейчас полагалось думать о собственных проблемах, а я ношусь, словно угорелый то на заседания, то на сомнительные встречи с начальством, выслушиваю глупости разных глупцов, трачу жизнь черт знает на что и не имею пяти минут, чтобы выяснить, где находится моя полувыгнанная полужена.
Я вознесся на девятое небо в мягком лифте, устало вздыхающем амортизаторами от ежедневной сумасшедшей гонки, и сразу попал в атмосферу тревоги. В переполненной приемной губернатора все были озабочены. Заместители Калганова, главы департаментов, начальники управлений шептались по углам с подчиненными, кто-то кого-то куда-то срочно командировал за бумагами, кого-то, нервничая, ждали, кого-то встречали с бумагами, кого-то тут же распекали вполголоса. За конторкой уже стоял компьютер, которого раньше не было. За компьютером сидел незнакомый мне мужчина из тех, нынешних, что невыбриты и неопределенного возраста. Секретарь Калганова только снимала трубку, говорила вполголоса, ладонью зажав микрофон, кто звонит, по какому поводу. Полубритый полумжчина-полуюноша брал трубку и по второму следу подробно расспрашивал, кто звонит, что нужно и когда, все заносил в гроссбух, обещал доложить Федору Васильевичу, а решение "ПРИМЕТ ГУБЕРНАТОР, вы это знаете…" Я подошел к одной группе, к другой… И вдруг почувствовал, что мне в сердце тоже заползает откуда-то тревога, возникает желание куда-то бежать, вертеться и кому-то что-то доказывать. Раньше в таких случаях я выкуривал по пачке сигарет в час. Теперь мне это было ни к чему. Я не курил. Поэтому выбрал себе занятие получше. Сел рядом с заветной дверью губернаторского кабинета на валик вздохнувшего от моей тяжести светлого кресла и принялся наблюдать за присутствующими.
В приемной все старались держаться достойно, улыбались один другому. Но достоинство от напряжения обретало черты надутого высокомерия, а приветливые улыбки вдруг оказывались кривыми. Старые, молодые, седые, лысые, черноволосые, блондины… Господи! Чего же они все боялись то?
Вдруг заветная дверь вздрогнула. Сдержанный гул мгновенно стих. Лица вытянулись в ожидании. Дверь медленно открылась. В ней возник незнакомый улыбающийся высокий молодой человек в хорошем темно-коричневом костюме, светловолосый и рыжеусый.
- Владимир Васильевич ждет своих заместителей и председателей департаментов. Прошу. - И отошел в сторону.
Я в таких больших начальниках не числился. Но на всякий пожарный пошел вместе со всеми. Рыжеусый смерил меня холодным взглядом, спросил: " Кто?" " Газета. " - Ответил я больше по привычке. Рыжеусый кивнул: "Проходите".
Я привычно сел в самом конце стола, поближе к двери, и достал диктофон. Рыжеусый сразу приблизился и шепнул мне на ухо, что ничего записывать не надо. Я сунул не выключенный диктофон в нагрудный карман куртки, под розочку, которая маскировала отверстие и достал блокнот. Рыжеусый, наблюдавший за мной, снова с ласковой улыбкой покачал головой: "Нет".
Нет так нет. Я спрятал и блокнот. Жаль только, что нельзя было оставить включенным какой-нибудь самопишущий карандаш…
Подрезов вышел из комнаты отдыха с улыбкой на смуглом татарском лице. Он знал нас всех и в лицо и по именам: кого по комсомольской работе, кого по партийной. Мне с ним не раз и подолгу приходилось беседовать в годы горбачевщины. Он тогда метался, не зная, куда примкнуть. Примкнул, в конце концов, к Калганову и к комитету по имуществу. В комитете он как-то очень удачно и вовремя перешел в заместители. Председателя вскоре после этого посадили за "достойные" дела, а Подрезов не пострадал. Были слухи, что он очень богатый человек. Но слухи - это всего лишь слухи. Достоверно было только одно: он ушел в депутаты Госдумы по партийному списку коммунистов, три года о нем практически никто не слышал, а теперь вот он пришел, увидел, победил…
Он и меня сразу увидел, кивнул и спросил, где редактор? Редактор у нас решением предыдущего состава власти возведен в ранг заместителя губернатора. Как это там у них оформляется - для всех темное дело. Важно было, что я занимал здесь сегодня не свое место. Я развел руками, дескать, послали…
- Ну, что, товарищи… - Весело сказал Подрезов, оставив меня в покое. -В этом кабинете слово " товарищ" не слышали шесть лет. Позвольте поздравить вас с его благополучным возвращением в наш повседневный обиход, а так же с завершением избирательной кампании...
Он произносил все это с наслаждением, смакуя каждое слово. А его рыжеусый помощник в это время роздал всем по несколько листов белой плотной бумаги. Присутствующие озадаченно вертели их в руках, не зналя, что делать.
- Сейчас мы сыграем в одну игру, у которой пока нет названия…- заговорил было Подрезов, но наш Эфэр так высоко по школьному вдруг вытянул вверх руку, что он, усмехнувшись, сказал. - Ну, говорите, говорите, если нет сил помолчать…
Эфэр встал и заговорил о работе подведомственной ему части департаментов и управлений. Он чему-то давал характеристики, что-то предлагал изменить, что-то развить и усовершенствовать. Это была блестящая речь блестяще знающего свою работу человека. Но она здесь и сейчас никого не интересовала.
Подрезов выслушал сказанное внимательно и спокойно. Спросил:
- Еще есть желающие высказаться?
Желающих больше не было. Подрезов, по-прежнему улыбаясь, обратился к сидящим за столом заседаний, медленно, выделяя каждое слово:
- А теперь. Займемся. Нашей игрой. Сейчас каждый из вас. На бесплатно предоставленном листе чистой бумаги. Напишет заявление. Об уходе со своей должности. По собственному желанию. Я не скажу, что это делается с целью реорганизации. Не скажу, что кто-то из вас сможет в ближайшие четыре года возвратиться в новую администрацию. Нет. Мы расстаемся навсегда. В течение года согласно КЗОТу вам будут производиться соответствующие выплаты. На большее рассчитывать не стоит. Никому. В том числе и вам. - Он картинно, словно сделал выпад шпагой, взмахнул пальцем в сторону Эфэра. - Прошу приступить к игре. Чтобы не терять времени. Хотя этот благородный поступок можно совершить и завтра, и после завтра и т.д. Но не затягивайте слишком. - Он уперся руками в столешницу и упруго встал. - Мне позвольте не мешать вашему творчеству.
Он легко вынес из-за стола свое гибкое тело, у дверей он неслышно сказал несколько слов рыжеусому и вышел.
Галдеж взорвался мгновенно. Многие вскочили. Для меня было интересно, кто и как реагировал на заданный литературный труд: одни писали с усмешкой, другие - с остервененьем, третьи начинали и рвали листок, не в силах выполнить поставленную простую задачу…Я подошел к Эфэру. Бледность покрывала его чело. В очах светилась сама смерть. Я хотел пошутить наподобие Тараса Бульбы, мол, " что, сынку, помогли тебе твои ляхи?" Но было не до смеха.
- На всякий случай. Совет. - Сказал я. - Хотите?
- Давай…- прохрипел он.
- Пишите, что увольняетесь не по собственному желанию, а по приказанию губернатора Подрезова.
- Зачем?
- Это правда. А правда всегда может оказаться полезной.
- Как-как ты говоришь писать? - вскинулся сидевший рядом председатель департамента финансов.
- По приказу…
Он восторженно сунул мне ладонь. Я по ней шлепнул. Он с проказливой миной порвал уже зачатый черновик и застрочил новое сочинение. Теперь, значит, по крайней мере, в одном заявлении будет написано, что увольняется "по приказу". Закручивалась интрига. Заявление плюс диктофонная запись - это уже доказательства.
- Все это мертвому припарки, - проговорил Эфэр.
У меня не пропало желание спросить его, чего же он ждал, предавая Калганова? Но не спросил. Человек и без того готов был рухнуть или уже рухнул. Такие моральные встряски перенести трудно: предать человека, который тебя вытащил наверх, а потом получить за предательство пинка в зад... Это надо пережить. Я хотел было сказать ему, что это он временно выключен из игры, что большая игра не считается с одиночками. Ей нужно исполнение схемы, а не чистота душ. Но сказал я другое:
- Ты лучше не пиши пока ничего, никаких заявлений. Вспомни совет японцев: " Прежде чем принять решение поспи ночь." Я не знаю, советовали ли это кому-нибудь японцы, но мне хотелось отвлечь его, увести как-нибудь от беды.
- Нет. Я ему сейчас напишу… Я ему все сейчас припомню. Все…- И он яростно принялся строчить свою глупость.
Конечно, напомнить он Подрезову мог многое. Как-никак человек шел по пятам и в комсомоле и потом в партии. Много лет, как только Подрезов продвигался по службе выше, Эфэр занимал его позицию… Так что вспомнить им можно было многое. Мешала только схема, которая для осуществления требовала душу. Подрезов свою давно сдал в архив, а Эфэр все никак не мог со своей расстаться.
Калганов шел стороной от них. Больше по хозяйственной части. С ним постоянно случались какие-нибудь казусы на комсомольской, а потом и на партийной и на хозяйственной работе: то его обвиняли в растрате, а он выкручивался, то за моральное разложение снимали со строгим выговором по партийной линии, а он возвращался… Этих строгих у него было не меньше десятка. Может быть поэтому, когда дело дошло до назначения губернатора, первый Президент из представленных демократическими движениями кандидатур выбрал Калганова, как пострадавшего от преследований… А тот, в свою очередь потасовав кадры года полтора и оставшись без поддержки, вспомнил про то, что у Эфэра еще оставалась душа и вытянул его к себе в заместители. Вот тут то Эфэра и подловили "товарищи" как воробья на мякине, на старой дружбе с Подрезовым. Во имя этой старой дружбы он предал Калаганова, который вытащил его из небытия. А Подрезову было плевать и на старую дружбу и на новую, и на то, что Эфэр предал своего патрона. Для него все решалось с простотой гвоздя: человек, который запятнал себя работой в администрации Калаганова, должен быть удален из администрации. Все.
Мне стало не по себе от полосканья в этом чане отрицательной энергии, и я ушел. Сказать, что я был спокоен, значит, слукавить. Я даже не стал звонить шефу о происшествии. В холле взглянул на себя в зеркало. Там брел какой-то огорошенный мужик, похожий на меня, встрепанный словно петух, вырвавший хвост из рук хозяйки. Голова у меня гудела, ноги были словно ватные. Я неспешно вышел через главный вход и понял, что есть лучше всего на свете. Лучше всего на свете - это забота окружающих о тебе: у главного входа меня ожидал редакционный водитель.
- Шеф…- Улыбаясь своему остроумию, сообщил он. - Старый шеф приказал доставить в редакцию в живом виде нового шефа. Будет собрание. Очень важное. Вас, наверно, будут короновать.
- Спорим, что короновать будут не меня… - предложил я.
- А кого?
- Не знаю.
- Тогда спорим. На бутылку "мартини".
- Не разоришься?
- Надо же попробовать. Тем более нахаляву.
Мы ударили по рукам.